и страдать, она бы давно рассыпалась и прах ее развеялся бы в пространстве. Вбирая в себя то, что она родила, вбирает она и горе человеческое, и боль, сохраняя людям способность жить дальше и помнить тех, кто жил до них.
- Ну, простите меня, мама, тетя Лина, - сняв шапку, низко поклонился Леонид и отчего-то не смог сразу распрямиться, отчего-то так отяжелило его горе, скопившееся в нем, что сил не было поднять голову к яркому зимнему солнцу, сдвинуться с места.
Наконец он почувствовал головой холод, обеими руками нахлобучил шапку и, уже не оглядываясь, длинно прокашливая слезы в сдавленном горле, двинулся к выходу кладбища, боясь выплюнуть откашлянную мокроту в кладбищенский снег.
У выхода со старого кладбища он заметил две фигурки: одна в приталенном пальтишке, в песцовой шапке, пританцовы- вает, бьет сапогом о модный сапог, другая фигурка малая, с большой круглой головой-одуванчиком - слава богу, догадалась закутать ребенка в тети Линину пуховую шаль, в валенках с галошами, в деревенских рукавичках из овечьей шерсти, в неповоротливой шубе, стоит, смешно оттопырив руки. Чтобы не дать ход пустому разговору: "Опоздали на автобус, все машины ушли, мы с нового кладбища сюда, на всякий случай..." - Сошнин с ходу поднял Светку, прижал ее к себе. Она молча и крепко обняла отца за шею, приникла к его уху ртом, осторожным теплом в него дышала.
Почему-то он шел сердито, или так казалось Лерке, больше обычного хромал, и ботинки, полные снега, мерзло чирикали на стеклянистой полознице дороги. Не зная, что сказать и сделать, Лерка внезапно стала дразнить его про себя жестокой детской дразнилкой: "Рупь-пять - где взять? Надо за-ра-бо- тать? Рупь-пять, где взять..." "Что это я? Совсем уж рехнулась? Вовсе одичала? - остепенила она себя. - У него ж с ногой, видать, совсем неладно, не может грубые милицейские сапоги носить..." Лерка покорно зачастила ногами позади мужчины, и у нее тоже начали почирикивать сапоги.
- "Куда ты?" - хотела она запротестовать, запоперешни- чать, когда Сошнин свернул от кладбища к спуску, ведущему в железнодорожный поселок, но он же заорет, непременно заорет: "Домой! Нечего шляться по чужим углам!" - и потом у них там, в седьмом доме, - поминки, может, помочь надо тете Гране и Викторине Мироновне. Да мало ли что - дни у него трудные, хлопотные были последние, и работа с Сыроквасовой, и какие-то хулиганы на него нападали - все-то на него кто-нибудь нападает, и вообще живет он все время какой-то напряженной жизнью. Зачем так? Сколько свежих могил на новом кладбище? Черно. А кладбище-то осенью лишь прибавлено и открыто. Зачем люди укорачивают себе жизнь? Зачем торопят друг дружку туда? Надо наоборот. Надо как-то совместно преодолевать трудности, надо мириться с недостатками...
- Тебя где носит? - зашипела на Леонида тетя Граня, как только брякнула за ним гиря в седьмом доме. - Второй черед надо садить за стол, каки-то ветераны затесались, пробуют песняка драть...
- Я-то тут при чем, тетя Граня?
- Забирай их! Выметай! Чтобы людям не мешали...
- Я не служу в милиции, тетя Граня.
- Ну дак че? Кому-то надо все одно наводить порядок! Хозяин-то наелся, никово видеть и слышать не хочет, по мамочке горюет.
Тетя Граня отчего-то была
