выпив водки, и захохотали.
- Крепка, да немножко продолговата!
- А-а-а, цалу-уете-есь! Но-очь коротка! Не хватило-о-о!
И тут же запели щемяще-родное:
Но-очь ко-ро-отка. Спя-ят облака-а...
"Никакой вы службы не знаете, соколики! - грустно подумал Сергей Митрофанович.- Ничего еще не знаете. Погодите до места! Это он тут, капитан-то, вольничать дает. А там гайку вам закрутит! До последней резьбы". Но старая фронтовая песня стронула с места его думы и никак не давала сосредоточиться на одной мысли.
- Володя! Еська! Славик! Где-ка вы? - Сергей Митрофанович приостановился, будто в лесу, прислушался.
- Тута! Тута! - раздалось из-за полок, с середины вагона.
- А моей Марфуты нету тута? - спросил Сергей Митрофанович, протискиваясь в тесно запруженное купе.
- Вашей, к сожалению, нет.- отозвался Володя. Он поугрюмел еще больше и не скрывал уже своего худого настроения.
- Вот, солдатики! Это от меня, на проводины...- с пристуком поставил бутылку вермута на столик Сергей Митрофанович и прислушался, но в вагоне уже не пели, а выкрикивали кто чего и хохотали, бренчали на гитарах.
- Зачем же вы расходовались? - разом запротестовали ребята и девчонки, все, кроме блатняшки, который, конечно же, устроился в переднем углу у окна, успел когда-то еще добавить, и кепчонка совсем сползла на его глаза, шарф висел на крючке, утверждая собою, что это место занято.
- Во дает! - одобрил он поступок Сергея Митрофановича и цапнул бутылку.- Сейчас мы ее раскур-р-рочим!..
- Штопор у кого? - перешибая шум, крикнула Еськина сестра.
- Да на кой штопор?! Пережитки,- подмигнул ей блатняшка. Он, как белка скорлупу с орешка, содрал зубами позолоченную нахлобучку, пальцем просунул пробку в бутылку.- Вот и все! А ты, дура, боялась! - Довольный собою, оглядел он компанию и еще раз подмигнул Еськиной сестре. Он лип к этой девке, но она с плохо скрытой брезгливостью отстранялась от него. И когда он все же щипнул ее, обрезала:
- А ну, убери немытые лапы!
И он убрал, однако значения ее словам не придал и как бы ненароком то на колено ей руку клал, то повыше, и она пересела подальше.
На перроне объявили: "До отправления поезда номер пятьдесят четыре остается пять минут. Просьба пассажирам..."
Сергея Митрофановича и приблудного парня оттиснули за столик разом повскакивавшие ребята и девчонки. Еська-Евсей обхватил сеструху и ее подруг, стукнул их друг о дружку. Они плакали, смеялись. Еська-Евсей тоже плакал и смеялся. Девушка в розовой кофточке намертво вцепилась в Славика, повисла на нем и вроде бы отпускать не собиралась. Слезы быстро катились по ее и без того размытому лицу, падали на кофточку, оставляя на ней серые полоски, потому как у этой девчонки глаза были излажены под японочку и краску слезами отъело.
- Не реви ты, не реви! - бубнил сдавленным голосом Славик и даже тряс девушку за плечо, желая привести в чувство.- Ведь слово же давала! Не буду реветь...
- Ла-адно-о, не бу... лады-но-о-о,- соглашалась девушка и захлебывалась слезами.
- Во дают! - хохотнул блатняшка, чувствуя себя отторгнутым от компании.- Небось вплотную дружили... Мокнет теперьча. Засвербило...
Но Сергей Митрофанович не слушал его. Он наблюдал за Володей и барышней, и все больше жаль ему делалось Володю. Барышня притронулась крашеными губами к Володиной щеке:
- Служи, Володя. Храни Родину...- и стояла, не зная, что делать, часто и нервно откидывала
