Крепенький пенечек! - и пускался в пляс: - Бабки-бубны, люди умны...
И что интересно: чаще всего бабки подпаливали не тем, кто больше всего зарился на них, не парням, а девкам. Особенно везло Таньке. Она принималась дразнить братьев бабкою или торговаться с ними. Дело заканчивалось свалкой. Надеясь сохранить хоть остатки варева, тетка Васеня наваливалась на корыто, охватывала его, загораживала собою и, поскольку третьей руки у нее не было, чтоб обороняться и давать оплеухи, вопила:
- Матушка, Заступница Пресвятая! Помилуй и сохрани! Растащут, злодеи! Расхлещут!..
На всех сердитая, удрученная, приносила потом тетка Васеня корыто и, не желая даже пачкать чашки кисельно колеблющейся жижей, протестующе швыркая носом, стукала посудиной о стол: "Жрите!"
Никто не выражал никакого недовольства и досады. Семейство во главе с дядей Левонтием бралось за ложки, отламывало по куску хлеба и вперебой возило жижу, которая в ложках не держалась, высклизала, шлепалась на стол, и тогда едок нагибался, со смачным чмоком втягивал губами вкуснятину. крякал от удовольствия и продолжал дружную работу. Лишь долгоязыкая, шустро насытившаяся Танька пускалась в праздные рассуждения:
- Бабушка Катерина на святой неделе меня шаньгой, калачом и штуднем угошшала, дак у ей штудень хушь ножом решь...
- А кто хватат?! Кто хватат?! - взвивалась тетка Васеня, выскакивая из кути. - Витька хватат? Дед Илья хватат? - и, подвывая, высказывалась: - Мине бы условья создать, дак рази б я не сумела сготовить по-человечески-и-и.
Рубанув ложкой по лбу шебуршливую дочь, дядя Левонтий, пропивший половину получки и дождавшийся момента, чтобы выслужиться перед женой, говорил с солидным хозяйским достоинством:
- Ну вот, сыт покуда, съел полпуда. Студень как студень. Очень даже питательный, - и подмигивал: - Правду я говорю, матросы?
- Ску-у-уснай!
- Сталыть, порядок на корабле! Иди, мать, и кушайРот болит, а брюхо ись велит... Тут ишшо на дне осталось, поскреби...
И тетка Васеня - слабая душа, утирая фартуком глаза и нос, прилеплялась бочком к столу. Ей подсовывали ложку, хлеб, будто чужой, и она, тоже, словно чужая, вежливо поцарапывала в корыте, щипала хлебца, но уже через минуту-другую снова брала руль над командой и первым делом выдворяла из-за стола Саньку, который, нахватавшись студня, "бродил" ложкой в корыте, и тут же Васеня прыскала, узрев набухающую шишку на лбу дочери:
- Это тебе бласловенье к Паске!
- Премия за долгий язык! - благодушно поправлял супругу дядя Левонтий.
Семейство прокатывалось об Танькиной шишке, и она, показав язык, убегала на улицу, а совсем уж отмякшая мать дразнила парнишек:
- Я ишшо три бабочки заудила в чигунке! Две рюшечки да паночка! И кто мать будет слушаться, тот бабочки получит...
Парни единодушно сулились слушаться мать до скончания дней своих, таскались за нею по пятам, ныли:
- Мам, я дрова принес и ишшо сор от крыльца отгребал. Мине отдай!..
- Мам, ему не отдавай! Это я отгребал, он токо баловался.
- Мам, я те ишшо картошек в подполье нагребу.
- Мам, я по воду схожу? На... Анисей аж.
- Мам!.. Мам!.. Мам!..
Дело кончалось тем, что тетка Васеня, плюнув, вытряхивала из фартука бабки:
- Громом вас разрази!
Снова начиналась свалка. Бабками, как водится, овладевал Санька, который ни в каком труде не участвовал, перед матерью не финтил, но умел улавливать свой миг. Но в общем и целом
