Не отвечая девушке, охотник растоплял печку, поставил греть уху, вынес сваренные рыбьи потроха Розке, собрал на стол.
За ним неотступно следил вопрошающий взгляд, и когда свет огня, ворочающегося в печи, ударившись о стену, рикошетом попадал в угол, глаза отсвечивали фосфорически ярко, по-звериному затаенно.
"Ё-ка-ла-мэ-нэ! Какой-то тихий узас! Везет мне, как утопленнику!.." - и тут же удивился глупости поговорки. От рук и одежды сильнее запахло утопленником. Мыл руки сперва керосином, затем водой с духовым мылом, но такой запах прилипчивый - не отдерешь. "Вонючка!" - вспомнилось Акиму, - не молвил, а просто влил слово мыслитель Герцев.
- Ну, как ты тут, одна-то? - полюбопытствовал Аким, дожидаясь, когда смеркнется, совсем погаснет за лесом клок неба, будто смазанный йодом ожог, обезвреженный по бокам зеленкой, - хлесткий утренник сулит закат, он поторопит в путь последнюю птицу, стронет с верховьев последние косяки рыбы, боящейся промерзнуть со льдом до дна; вот-вот отрежет за берегами и шугой багаж, хранящийся в устье Эндэ, без того багажа, без припасов им пропадать на стану. Все здесь определено, рассчитано на одного, не хворого человека. - Ну дак как же одна-то тут зимогорила?
- Эля! - прошелестело из угла.
- Эля! - подхватил Аким. - Я знаю. - И, продолжая мысленно жить своими заботами, повторил: - Эля! Очень приятно! - споткнулся, вскочил, нашарил ее в углу: - Поднялась! Заговорила! Вот хорошо! Вот славно! - и дальше объяснялся, точно с глухонемой: - Надо мне. Груз! Груз, понимаешь, груз! Перевозить поскорее, припасаться. Мяса, рыбы заготовить...
- Гога! - прервала его девушка.
Аким осекся, поерзал на топчане.
- Пропал Гога, - мрачно произнес он, - ушел. Заблудился...
- Го-га... не может... - точно на ощупь собирая слова во фразу, не соглашалась девушка.
"Может, милочка, может! Тайга и не таких сковыривала, - заспорил Аким и удивился: - Ишь, как он ей мозги-то запудрил! Верит, а?!"
- Ногу подвернул, может, на медведя напоролся? Сорвался с утеса, в оплывину попал... тайга-а!
Эля всхлипнула, вжалась дальше в угол. Пазы в углу прелые, сыро. Аким молча вытянул ее из угла, приспустил на постель, укрыл, погладил по мягкой голове. На темечке, детски запавшем, теплела тоненькая кожа - опять жалко сделалось живого, беспомощного человека, прямо до крику жалко.
- Эля, слушай меня.
- Да-а.
- Я охотник-промысловик. Это мое зимовье. Ты после расскажешь, как сюда попали. Покуль слушай, че скажу.
Разделяя слова, будто диктуя в школе, Аким рассказал ей все о себе и о том, что им необходимо делать, чтоб не задрать лытки кверху; ей как можно скорее поправляться и быть терпеливой, все остальное он обмозгует, обломает, сделает, и они не пропадут.
- Жить-то хочешь ведь, правда?
- Жи-ы-ы-ыть!
- Вот правильно! Стало-ть, не плачь, не бойся меня. Останешься одна, тоже не бойся. Я буду все время с тобой. Только багаж...
Он настойчиво, изо всех сил старался убедить ее в чем-то. Эля напряглась, слушая, но поняла лишь, что этот единственный возле нее живой человек тоже куда-то уходит, и она вцепилась в него острыми пальцами, тряслась всем телом, всхлипывала, светилась слезами в темноте.
- Ну, ну, е-ка-лэ-мэ-нэ! Как же? Пропадем же!..
Она так и уснула, скорее утешилась сном, держа в слабой горсти его рукав. Аким осторожно разжал хрупкие пальцы, посидел еще возле больной, повздыхал и, наладив все необходимое для существования: еду, питье, лекарства, тихо вылез из избушки. Розка, увидев ружье, радостно заповизгивала, запрыгала. Аким поймал ее, прижал собачью морду.
- Тихо ты! - прислушался: в избушке ни звука.
В несколько уже коротких дней, загнав себя до полусмерти, изодрав шестом ладони в лоскутья, Аким поднял к стану багаж. Не в силах поесть, разуться, залезть в спальный мешок, он воспаленными, слезящимися глазами уставился на Элю, пытаясь что-то вспомнить, сообразить, но ничего уже не могла его тяжелая головушка, он упал на лапник, проспал почти сутки.
Разбудило Акима легкое, но настойчивое прикосновение. Охотник открыл глаза, увидел девушку, сидящую на нарах с накинутым на плечи байковым одеялом, которое всюду возил с собою по причине его укладистости. В печи мерцал огонь,
