над столом, за которым делал уроки,
после за тем же столом трудились Зоя и Вера -- сестренки его. Значит, жизнь
на земле еще не кончилась, раз птичка жирует и обретается в оврагах. Правда,
дед Финифатьев обратил внимание: нету воробья, упорхнул с фронта, жулик,
улизнул от опасности. Горящих в огне воробьев видеть не доводилось, и
мертвых никогда и никто их не зрел. "Счастливый все же народ -- птицы! И эта
вот пташка, выклевывавшая белых червей, и вороны, что жрут мертвечину, --
все-все они счастливые, обилию корма радые. Приплод весной у здешних птиц
будет великий. Ну и пусть. И Бог с ними -- должна же земля-то жизнью быть
наполнена... Мне бы вот в Черевинку перелететь, однако по школьной еще
хрестоматии известно: "...рожденный ползать...", погрузить бы лицо в
холодную воду..." -- Лешка попытался перевернуться на живот, чтобы ползти к
речке, и дело кончилось тем, что он снова потерял сознание.
Шорохов проснулся от непрерывного зуммера -- так зуммерят, когда
нервничают, злятся, не получая ответа от телефониста. Зудел артиллерийский
телефон. Пехотный молчал. Лешки в ровике не было. "Опять почту гоняет!", --
широко, с подвывом зевая, Шорохов поднял трубку.
-- Шорохов! -- в телефон заорал сам полковник Бескапустин.-- Где тебя
черти носят? Нет связи с батальоном! Почему?
Шорохов хотел по привычке огрызнуться, но, скосив глаза, уяснил: все
еще день на дворе, да и невыгодно с командиром полка грызтись -- хозяин все
же.
-- Разрешите на линию, товарищ третий?
-- Крой! Чтобы одна нога здесь...
-- Рву, товарищ полковник! -- рявкнул Шорохов и сразу же успокоился,
позевал, шарясь под мышкой, пощупал болевшую голову, подавил ее руками до
треска, глянул на солнце, решая; сейчас попользоваться трофейным добром,
перекусить и выпить, или потом?
Лешки все не было. Сложив руки у рта рупором, негромко -- немцы могли
стрельнуть на выкрик -- Шорохов позвал связиста, поискал его за ближним
поворотом -- нету. Растревоженный Шорохов рванул по линии, пропуская через
горсть вязаную-перевязаную, едва ерошенную узлами, ладонь рвущую нитку
провода. С речки Черевинки пришлось уйти -- линия укоротилась, протянута она
теперь поверху. На стыке двух оврагов и проползти-то пустяк, метры какие-то,
но сколько тружеников-связистов, изъеденных червями, безобразно вздувшихся,
валялось здесь. Шорохов из-под пулеметной очереди рухнул с обрыва. За ним,
обгоняя друг друга, сыпались, щелкали об сапоги комья сухой глины,
припоздало прыснули автоматные очереди. Меж щелястых, перегорело лопнувших
комков тоже комочком, но сереньким, лежал, скорее сидел, лицом уткнувшись в
колени, человек, зажав телефонную трубку в одной руке, другой затиснув
оборвыш провода.
-- Лешка! Шестаков!
Связист не откликался. "Пропал харч, с таким риском добытый", --
мимоходом мелькнуло в голове Шорохова. Выдернув из пальцев Лешки провод, он
поискал глазами второй конец, с усилием стянул и соединил линию. Посидел,
пощупал напарника и приподнял его лицо. Даже он, лагерный волк, навидавшийся
страстей-ужастей, отшатнулся, увидев, как изуродовано лицо человека. Правый
глаз вытек, из беловатой скользкой обертки его выплыла и засохла на липкой
от крови щеке куриный помет напоминающая жижица. Рука Шестакова, из которой
Шорохов выдрал провод, праздно покоилась ладонью кверху на глине и начала
уже чернеть в сгибах пальцев, а ногти белели, оттеняя траурную полоску
грязи. По непобедимой привычке стервятника Шорохов обшарил карманы связиста,
услышал тепло его живого тела, слабый, как бы уже сонный стон издал
напарник, пытаясь кого-то дозваться, что ли.
Вернувшись к телефону, Шорохов доложил:
-- Все в порядке. Связь налажена. -- И попросил передать артиллеристам,
чтоб выслали своего связиста: -- Шестакова шлепнуло. За двоих же дежурить он
не намерен.
Из оврага, ослабело дыша, поднялся Понайотов, за ним
Сашка-санинструктор, вычислитель Карнилаев, у которого вроде бы остались
одни круглые очки вместо лица.
-- Где? -- упав грудью на бруствер, тыча в Лешкин телефон рукою,
загнанно спрашивал Понайотов. От быстрой ходьбы и слабости у него
