политотдела, -- взмолился полковник Бескапустин,
-- у нас батальон погибает, передовой, в помощь ему в сопровождении
артналета мы переходим в контратаку. Отобьемся -- пожалуйста, передавайте...
-- Значит, какой-то батальон вам важнее слова самого товарища Сталина?!
-- К-как это -- какой-то батальон?!
-- А вот так, понимаете ли! Нашими доблестными войсками взяты Невель и
Тамань. В честь этих блистательных побед напечатаны приказы Верховного
главнокомандующего и статья Емельяна Ярославского о вдохновляющем слове
вождя. Всем вашим бойцам надо знать, чтоб устыдиться, -- топчетесь на
бережку, понимаете ли, пригрелись...
-- Что-о-о! -- взревел плацдарм всеми телефонами, какие были навешаны
на единственно работающую линию, представители же разных родов войск
маялись, связываясь с левобережьем по аховым рациям.
-- Что ему батальон?! Что ему гибнущие люди? Они армиями сорили, фронты
сдавали.
Это уже взвился Щусь, некстати оказавшийся у телефона.
-- Кто это говорит таким тоном с представителем коммунистической
партии? -- повысил голос Мусенок.
Нужно встревать немедленно, сейчас большой политик начнет домогаться
фамилии дерзкого командира.
-- Товарищ начальник политотдела, Лазарь Исакович, ну, через час
поговорите, сейчас невмоготу, сейчас линия позарез нужна... одна линия
работает... -- встрял в разговор Понайотов.
-- А почему одна? Почему одна? Где ваша доблестная связь? Разболтались,
понимаете ли...
-- Внимание! -- прервал Мусенка командир полка Бескапустин. -- Внимание
всем телефонистам на линии! Отключить начальника политотдела! Начать работу
с огневиками!
Телефонисты тут же мстительно вырубили важного начальника, который
продолжал греметь в трубку отключенного телефона:
-- Н-ну, я до вас доберусь! Ну вы у меня!..
-- И доберэться! -- угрюмо прогремел в трубку Сыроватко, все как есть
слышавший, но в пререкания не вступивший.
-- Да тебе-то какая забота? -- устало осадил его полковник
Бескапустин.-- У тебя, видать, дела хороши, все у тебя есть, недостает лишь
боевого партийного слова...
-- Да ладно тебе, Андрей Кондратьевич. Шо ты, як кобэль, вызвэрывся,
вся шерсть дыбом.
-- Шерсть-то поднялась, все остальное упало. Ладно. Таких художников,
как Мусенок, мне в одиночку не переговорить. Пошевелили мы противника,
пошебутились, отвлекли на себя. Помогай теперь ты Щусю. -- И через паузу,
постучав трубкой по чему-то твердому, изможденным голосом добавил: -- Да не
хитри, не увивайся. Воюй. Положение серьезное. Понайотов, а, Понайотов!
Начинай, брат, работать. А тебя, Алексей Донатович, завсегда, как черта в
недобрый час, из-под печки выметнет. Гнида эта заест теперь...
Щусь уже не слышал командира полка, он уже мчался куда-то по
основательно искрошенному, избитому немцами оврагу и орал:
-- Патроны попусту не жечь! Гранаты -- на крайний случай...
В санбате людно. Раненые большей частью спали на земле, сидя и лежа под
деревьями, подле палаток. В отдалении, под вздувшимся грубыми складками
брезентом, в ложбинах которого настоялось мокро от недавнего дождя,
покоились те, которым уже ни перевязки, ни операции, ни еда, ни догляд, ни
команды не требовались. Какой-то любопытный раненый боец, опиравшийся на
дубовый сук, приподнял палкой этот угол брезента, и Зарубин увидел так и сяк
набросанных на холодную, смятую траву худых, грязных, сплошь босых и
полураздетых людей.
"Наши, с плацдарма", -- отметил Зарубин. -- Надеясь переправиться через
реку, попасть в санбат, в жилое место, бойцы отдавали с себя
братьям-солдатам последнюю одежонку, обувь, кресало, огрызки карандаша --
все свои богатства отдавали.
-- Зарубин. Майор Зарубин!
-- Я, -- начал приподниматься с земли Александр Васильевич.
-- Вы почему здесь сидите?
-- А где же мне прикажете?
Женщина в белом халате, перепачканном кровью, с приспущенной белой
повязкой на лице, которая, однако, не могла заслонить яркости лица, прежде
всего круто очерченные брови и серые глаза, которые казались выпуклыми,
брови, почти перехлестнувшие переносье, взлетающие
