радость познавшие,
всю дорогу талдычили: "Осипово, Осипово".
После многолюдствия, окопов, госпиталя Щусь долго приходил в себя в
этих самых Вершках, в окно глядел, ждал кого-то или чего-то -- не идет ли по
дороге войско, рота его клятая-переклятая. В землянку б ему из-под
докучливого взгляда Домны Михайловны и распалившейся от запоздалой любви, в
игривые, нежные чувства впавшей Валерии Мефодьевны, к братве бы фронтовой,
чтоб коптилка дымила, чтоб кружка звякала, шум, анекдотец, песенка насчет
баб и любви случайной, вальсок какой-нибудь о нечаянной встрече. "Все я
угадала, Алексей Донатович, ай нет?" -- посмеивалась, дурачилась Валерия
Мефодьевна.
-- Больно уж догадлива ты, дева! -- усмехнулся Щусь, вскипая в себе:
"Ни хрена ты не знаешь, мадама начальница, -- песенка, анекдоты!
Насмотрелась героических советских кинолент, позасирали вам мозги..." Но, в
общем-то, ссориться им было некогда. В ту короткую, первую встречу в Осипово
притереться-то друг к другу они не успели, теперь наверстывают. Делать по
двору и дому товарищ офицер ничего не умел, да его особо и не неволили, да и
Валерия, чуть чего -- коршуном на своих: "Он после окопов, после госпиталя,
раненый, избитый, усталый..."
Ездил, правда, раза два за топливом в лес, пилил с братом Валерии
дрова, привозил и задавал скоту сено. Валерия для начала вышутила его -- как
и все неумехи, он пялил хомут на морду лошади книзу клячем. "Уронишь
коня-то!" -- скалилась белозубо. И она же, умница, наказала Василию по дрова
в Троицу съездить, сообщено было капитану -- дом Снегиревых занят, от самой
Снегиревой никаких вестей не было и нет. Щусь постоял возле дома Снегиревых,
Василий шапку снял и поклонился дому, Щусь следом за ним шапку снял и
поклонился дому.
-- Чисто вьюноши! -- загорюнилась Домна Михайловна.-- Одна за
книжечками просидела, в поле да на пашне молодость извела, другой в мундирах
промаршировал. Теперя наверстывают. То-то, наша-то дворянка уже и позабыла,
што замужем была, о ребенке не напомни -- не встанет, все у ахфицера на
коленях бы лепилась. Я и не знала, што она экая! И в кого?..
-- В тебя, мамочка, в тебя! -- беспечно-веселая, с волосищами, до заду
распущенными, в халате, едва застегнутом, шалая, беспутная, буровила дочь и
все бродила, шарилась по избе да по кухне, норовя что-нибудь на ходу
слопать, особо огурца соленого, иль грибов, иль капусты, без вилки-ложки,
лапищей прямо гребет...
-- Тошно мне! -- хваталась за голову Домна Михайловна. -- Робятишек
натаскаешь. Че делать будем?..
-- Растить, мама, растить да любить!..
-- Вот и поговори с ей, окаянной, -- будто с цепи сорвалась.
-- И сорвалась! С цепи, к которой сама себя приковала, -- уж больно
деловая была, вот и пропустила юность, молодость. Стыд сказать -- танцевать
не умею. К мужчине с какого боку ловчее подвалиться да приласкаться -- не
знала, ничего не знала, ничего не умела.
Тогда еще, в сорок втором, в Осипово, при нашествии войска во главе с
бравым командиром уяснила она, наблюдая девчонок, разом воспрянувших от
музыки-баяна, девчоночьи шепотки, визг, смех, записочки, ревности -- все-все
вдруг уяснила и оценила. Как уходило войско за край села и след солдатиков
простыл, лихой этот налетчик-командир, сапожками щелкнув, тоже утопал, она
ночью стонала: да что же это она? Да почему такая правильная? Зачем такая
она? Кому нужна? Так бы и бросилась вдогонку, так бы вот и обняла эти
изветренные мордахи парней, обляпала бы губами. Всех.
Когда Иван Иванович Тебеньков, хитро сощурясь, сказал, что "наше-то
войско" сосредоточилось перед отправкой в Новосибирске и ейный
хахаль-офицерик "с имя", она даже не обиделась на хахаля, не до того было,
скорее подводу, скорее по деревушке -- собирать гостинцы и приветы. После
ухода ребят на фронт приутихла, померкла, вовсе заперлась начальница --
контора, поле, дом, ребенок. "Конечно, начальницей совхоза в военное время
быть, -- рассуждала Домна Михайловна, -- не до игрушек. Но вон бабенки,
которые побойчее, и даже об эту пору урвут на ходу, на лету чего-нито из
удовольствия-продовольствия..."
