и пошел от берега. Следом послышались торопливые, на бег
переходящие, шаги.
-- Ну, че? Легче тебе стало? Легче?
"Легче!" -- хотел отрезать Лешка, но сдержался и, не оборачиваясь,
пошлепал по пойме Черевинки, которая простреливалась вдоль, поперек и
наискось. Пули посвистывали в кустах, взбивали песок.
"Потревожили немцев, -- отметил Лешка, -- не спят. Или спят не так
крепко, как мы". Ординарец Утехин шарахался во тьме, спотыкался, падал в
подмоины, приседал под пулями. "Ничего, повоюй, потерпи, покланяйся пулям.
Изварлыжился, мордован", -- испытывая удовлетворение, злорадствовал Лешка.
-- Тут че, все время так?
-- Днем будет хуже.
-- Пропа-ал, пропа-а-а-ал! И че меня сунуло в лодку?
"А чем ты лучше нас? Чем? Почему мы тут должны пропадать, а ты жить?
Почему?" -- злился Лешка и сказал громко:
-- Запомни! Если вобьешь себе это в голову, в самом деле пропадешь...
Когда он доложил начальнику штаба полка, что в их распоряжение прибыл
еще один боец, мерекающий в связи, Понайотов обрадовался:
-- Кстати, кстати! А то я гляжу, здесь работать некому, зато на другой
стороне дружно идут дела, контора пишет, повар кашу выдает.
-- А Бикбулатов водяру, -- врезался в разговор Шорохов.
-- Да че я мерекаю в той связи? Че? Подменял дежурных и только.
-- В советской армии есть правило: "Не слушаешься -- накажем! Не умеешь
-- научим?" Забыл?
-- Ниче я не забыл.
-- А раз так, садись к телефону, на утре сменим. Немцы упрямо стреляли
и освещали острова и берег, оттого от устья реки Черевинки тихая лодка шла
хотя и опасливо, но скоро, без задержек. Вот уж скрыло ее ночной мглой.
Лодка, все ходче журча, вспахивала носом воду, правясь к тем, затаенным,
мирно спящим лесам, вершины которых размыто смазанно, прочеркивались на
глухом осеннем небе. К правому берегу опасливо пристало еще две лодки.
Из-под темного навеса, опережая друг дружку, к ним толпою бросились раненые,
которые не отходили от воды, нахохленными птицами сидели вдоль уреза,
втихомолку боролись возле лодок, стараясь кучею влезть в них, шепотом
ругались, кого-то больно задели, раненый вскрикнул, и тут же во тьме
зажегся, затрепетал вражеский пулемет.
-- Тих-ха, тих-ха! -- призвал кто-то, уже устроившийся в лодке. -- Жить
надоело?
Вернувшись в блиндаж, Лешка посоветовал Финифатьеву идти на берег и
попытать счастья. Сержант долго кряхтел, собираясь, еще дольше прощался со
всеми, но под утро вернулся с берега, удрученно присел на кукорки возле
печки, которую на прощанье подживил Булдаков.
-- Там такое сраженье идет, не приведи Господи! -- ознобно втягивая в
себя воздух, ответил он на немой вопрос. -- Вот ежели б с немцами билися так
же, дак Гитлера давно бы уж ухряпали. -- И не возмущаясь, все так же
удрученно поведал: -- Девчонка эта, Нелька, -- дока! Углядела маньдюка
одного -- завязал голову бинтами, кровью измазался и тоже в лодку норовит.
Она повязку-то сорвала и как гаркнет: "Убейте его!"
-- Ну и...
-- Забили палками, каменьями, как крысу, растоптали на берегу... -- И
ровно бы утешая слушателей или себя, длинно, со стоном выдохнул: -- И
хорошо, что в ту лодку я не попал,-- опрокинулась она от перегрузу. Уж
помирать дак на суше.
Булдаков подбросил в печку хвороста. Приоткрытую дверцу заскребло
огоньком, выхватило согбенную фигуру сержанта.
-- Деваха та, не знай, утонула али нет. Сходили бы, робяты, а.
Обогрецца бы ей, коли жива, -- стоко она добра людям сделала.
-- Хлопца своего похороните. А Мыколу я забэру, -- сказал спустившийся
к ручью Сыроватко и, отступив в сторону от своих бойцов, какое-то время
глядел, как на одеяле тащили они в ночь подполковника Славутича, тяжело
проседая, покойник высовывал ноги из узла. Сыроватко необходимо было
выговориться, излить душу. -- Похороним мы его на крутом берегу, як батько
его. Волны шумлять, пароходы слыхать. Пионэры мимо пойдут, квиток ему на
могылу кынуть... -- Сыроватко снова закачался. -- Ах, Мыкола, Мыкола!..
Зачем ты ране мэни загынув?
Пронзенные чужим горем, все кругом притихли. Сыроватко
