завязок были набиты хлебом, еще подсумок махры и полная
противогазная сумка сахарного песку. Всем, кто находился в блиндаже,
досталось по куску хлеба, посыпанного сахарным песком.
-- И мне пожалуйста... -- всеми забытый при дележке, напомнил о себе
майор Зарубин. Ему поспешно отхватили ломоть. Он отделил себе пряничек от
ломтя, посыпал песочком, тщательно изжевал, слизнул сахаринки с ладони и
сказал не то себе, не то Понайотову: -- Ничего, ничего, -- и слабо
улыбнулся. -- Утону -- хлеб напрасно пропадет, -- и, чувствуя, что шутки не
получилось, смущенно добавил: -- Я же скоро покушаю.
Рюкзак с хлебом, котелок сахару и сумочку соли тут же отправили в
батальон Щуся. Поделились харчем и с ротой Боровикова, так теперь называли
бойцов, собранных по берегу и сформировавшихся в подразделение, оборонявшее
правый фланг плацдарма. Три булки хлеба и весь остаток сахара назначено было
отделить раненым в полк Сыроватко. Бескапустинцам нечего уже отделять,
однако Понайотов сообщил, что две лодки, привезенные аж с Десны, всю ночь
будут ходить от берега к берегу и кое-что доставят сюда.
Бунтарь Бескапустин ушел к себе, ни с кем не попрощавшись, лишь глянул
уничижительно на хитроумного Сыроватко, ни в чем его не поддержавшего. Майор
Зарубин позвонил полковнику. Бескапустин пожелал ему счастливо добраться до
спокойного берега.
-- Так и не удалось мне вытащить сюда вояку Вяткина,-- сказал с
сожалением Зарубин.
-- Да на кой здесь нужен этот художник? Вонять только. Дак тут без него
вонько. А ты поправляйся скорее, Александр Васильич, поправляйся, дорогой.
Бог даст, еще повоюем вместе. Берлин далече. -- Подумал, помялся: -- Слушай,
дорогой, хоть ты и ранен, хоть изнемог, будь добр, поручи кому-нибудь из
своих надежных товарищей найти мои тылы, и пусть набьют они там морды, от
моего имени, командиру хозроты. Художники! С глаз долой, из сердца вон! Даже
не напоминают о себе, попыток не делают, чтобы хоть что-нибудь переправить
сюда. У меня раненые мрут... -- голос полковника упал в бессилии, -- я уж
сам пустую трубку всю изжевал... табачку нету. Спасибо, кто-то из хитрожопых
художников на совещании отсыпал.
-- Хорошо, Авдей Кондратьевич. Я постараюсь. К Сыроватко, кажется,
переправили медикаменты...
-- У хохла да у жида одалживаться -- худая примета, -- холодно
откликнулся Бескапустин. Он откровенно недолюбливал лукавого соседа, в глаза
и за глаза презрительно обзывал его художником. -- А я -- таежник, суеверный
человек... Прощай, майор!
-- Нет, лучше до свидания, товарищ полковник! -- почему-то грустно
сказал майор и осторожно подал трубку Шестакову.-- Сейчас же! -- приказал
он. -- Сейчас же отправить немножко табаку и хлеба Бескапустину. Но не с
ним, -- ткнул он пальцем в развалившегося на полу Шорохова. -- Уворует! --
майор повременил и обратился к Понайотову: -- Все привязки огней, цели,
ориентиры и рисунок передовой линии покажет тебе Карнилаев на моей карте.
Карта и планшет на столе в блиндаже. Обстановка здесь сложная, но взяли
высоту, и с вечера несколько облегчилась. Надолго ли -- не знаю. Думаю,
наутре немцы обязательно будут отбивать высоту. -- Он опять сделал паузу,
отдышался. -- Шестаков, Алексей, проводи меня. Нет сил.
-- А мы вас на носилочки, на носилочки, -- засуетился вокруг него
ординарец Утехин, и майор, морщась, подумал: как, отчего, почему этот удалец
остался на том берегу? Почему он не с ним?
-- Да, пожалуй,-- согласился Зарубин,-- до берега мне уже не дойти...
К лодке несли майора вчетвером: санинструктор, ординарец, Лешка и
кто-то из подвернувшихся солдат.
-- Несите, несите! -- отступив в сторону, крикнула из темноты Нелька,
уединившаяся с капитаном Щусем. Она погладила лицо комбата, привалилась к
его плечу: -- Одни мослы остались...
-- Зато паразиты мослы не изгрызут. Ты вот что, забери этого дурака
Яшкина. Загибается он. Пока еда, сладкое, фрукты были -- ничего, а после
переправы пожелтел, согнулся в три погибели.
-- Следующим заплывом, если не потонем. Ты подождешь?
-- Не могу. Надо к утру готовиться. -- Вспомнилось, как пели перед
отправкой на
