лишь баламутили. Туча, ворочаясь в себе,
текла в самое себя, на мгновение вспыхивала изнутра, раскаты слились в
единый гром взрывов -- работала во всю мощь артиллерия с обеих сторон. Выше
пороховой тучи кружились самолеты, соря бомбы, зыбая, сгущая и клубя
пороховую тьму. Смесь взрывов, монолитного небесного гула резали,
распарывали звуки пулеметов и автоматов, совсем уж досадливо, вроде
припоздало с треском рассыпались винтовочные выстрелы.
-- Ну, че, дыбаем потихоньку? -- подмаргивая, искривил один глаз
Шорохов. С обеих сторон на голове его висели телефонные трубки. Одну из них,
обинтованную, Лешка сразу опознал и понял -- совместили артиллерийского
связиста с пехотным -- не хватает народу на этом, на правом берегу. Лешка
вспомнил о коробочке с табаком, достал ее, развинтил, вяло обрадовался, что
табак не намок, зацепил всей щепотью и протянул на закурку Шорохову.
Напряженно следивший за Лешкиными действиями, Шорохов мгновенно скрутил
цигарку, прикурил от зажигалки и сказал, что за это он корешу доставит
шамовки. Ночью.
На вопрос насчет обстановки, как бы между прочим, объявил, что однако
там, под высотой Сто, немцы добивают передовой батальон.
-- К-ка-ак добивают?
-- Обыкновенно.
-- А наши, наши что же?
-- Наши контратакуют, снарядами фрица глушат, не дают ему особо
трепыхаться.
Лешка поводил и поводил плечами, разминался, изгоняя боль из суставов.
Все, что могло из него вытянуть, уже вытянуло, но мутить не переставало,
липкая тошнота плескалась в чисто промытом просторном нутре.
-- Слушай, а ребята, ну те, что Колю Рындина принесли, где они?
-- Щусевцы-то? Они долго на берегу кантовались, вроде как тебя с
вестями ждали. В общем-то, думали, что ты жрать чего приплавишь. Но как ты
потонул, оне ушли.
-- Давно?
-- Да нет, токо што. Их неустрашимый капитан заорал на них по телефону,
оне и потопали.
-- Э-э, че ты патроны изводишь, -- планку-то не передвинул?! --
Слышалась ругань командира Финифатьева сверху. Лешку опять скрутило, опять
свело судорогой.
-- На-ко, зобни, может, полегчает, -- протянул ему недокурок Шорохов.
Некурящий человек Шестаков был готов сделать что угодно, чтоб только не
мутило, пососал дыма и сломленно навалился на осыпь яра.
-- Э-э! -- тряс его Шорохов. -- Ты че? Ты че?
Лешка ловил ртом воздух, глотая густой кашей плавающий над ручьем
отстой пороховой и тротиловой гари. От яра все время отделялись и катились
по берегу комки глины с чубчиком грязной седой травы, достигнув реки,
шлепались лягушками в воду.
Шел бой. Сотрясало свет и землю.
Все шел и шел бой. Все сотрясало и сотрясало землю, тело, голову.
-- Болят члены? -- как и у всех земных путаников, у Шорохова манера
разговаривать дураковато, плести околесицу, неожиданно вывернуть что-нибудь.
-- Все болит. Как майор?
-- Майор ваш, -- покривил губы Шорохов, -- лежит в последнем помещении,
но командует, руководит.
-- Ты подежурь еще.
-- Все равно спать не дадут, -- пожал плечами Шорохов.
Вверху, на выступе яра взрыкивал пулемет, дымящиеся гильзы,
подскакивая, катились под яр и по тому слою осинелых, окисленных гильз, что
скопились у подножья, можно заключить -- бой идет уже давно и стрелять есть
чем. "Где-то взяли?" -- Лешка вспомнил -- с баркаса. Пока он отсутствовал,
был в другом месте и не одолел реку с грузом, пехотинцы по трупам волокли
баркас и затянули его под яр.
-- Э-эй, утопленник! Принимай бойца в гости! -- крикнул наверху
Финифатьев и мешком свалился с яра, приосел, торопливо начал набивать диск
патронами, перебирая вскрытую половину диска в руках, будто горячий блин. На
лбу сержанта и под носом темнели капли пота, все его некрупное лицо, как бы
по ошибке приставлено к ширококостному, основательному телу, словно
штукатуркой покрылось -- пыль и пот наслоились на одежде, надо лбом
топорщился козырек неизвестно когда и зачем отросших, тоже штукатуркой
слепленных волос.
-- Как Леха?
-- Олеха жив. Олеха воюет... Не знаю, че бы сейчас отдал.
-- Что дать Лехе? Покурить, -- неожиданно
