перенимал от него все полезное для жизни и работы.
На берег реки они прибыли с пополнением, угодили в стрелковый полк,
которым командовал полковник Бескапустин, и оттуда уже были назначены в
боевую группу капитана Щуся, который влил их или соединил со своим
отделением связи, поставив короткую, но точную задачу: "Связь должна быть на
другом берегу!"
Для этого, для связи или катушек, телефонных аппаратов и прочей
трахамудрии, был им выделен отдельный плотик -- два бруса, связанные
проводами, обмотками, бечевкой. Ерофей, помнится, поглядел на это
сооружение, на другой берег взгляд перенес и вздохнул:
-- Легко сказка сказывается, да вот как дело-то сделается...
Поначалу все шло как надо, планово. Они забрели в воду. Ерофей, Родион,
Паша, командир отделения Еранцев и приблатненный мужик Шорохов, который еще
на берегу предупредил: "Кто полезет на салик -- прирежу!.."
Таким вот боевым связистским составом и плыли чуть позади людской, в
воде кипящей каши, поталкивали свои драгоценные брусья, огрузшие под
катушками со связью, под оружием и всяким барахлом. Шли, шли, доставая
вытянутыми пальцами дно, и разом всплыли, погреблись руками, наперебой
успокаивая друг друга: "Ниче, ниче, уж недалече..." Сверху осветили -- и
началось! На плотик насела орущая куча людей, опрокинула его вниз грузом,
разметала связистов. Хватаясь друг за друга, люди уходили под воду, бурлили,
толкались. Издали доносились властные крики: "...р-р-ре-од! р-ре-од,
р-рре-о-од!" -- связисты какое-то время узнавали голоса своих командиров,
пытались правиться на них, но завертело, закружило, то свет, то тьма, то
промельк неба, то нездешний вроде бы свет, взлетающий снопом в занебье и
огненным ошметьем опадающий вниз, все заполняющий вопль: "А-а-а-а-а!"
Еранцев, Паша и Шорохов где-то потерялись, командир куда-то исчез. Из
последних сил, из последних возможностей держась за плотик, ускользающий во
тьму, взмывающий вверх, связисты тоже орали, но не слышали себя. Катушки со
связью отцепились, утонули в реке, плотик, сделавшийся ловушкой, затапливало
от саранчой на него наседающих людей. Где-то, в каком-то месте плотик еще
раз опрокинулся, накрыв собою людей, и тихо, голо всплывал, белея крестиками
штукатурных лучинок, но снова и снова человеческое месиво облепляло его,
снова огонь или свет преисподней и крик беспредельного пространства, крик
покинутой живой души, последний, безответный зов.
Ерофей все время поддерживал изрыгающего крик и воду Родиона и
радовался крику паренька, присутствию его -- раз напарник жив и он слышит
его, дотрагивается до него, стало быть, и сам он еще жив, глотает воздух,
забитый тошнотной гарью, вроде сама вода уже горит. И пусть окольцованы
огнем, пусть... но двое -- есть двое.
-- Родя! Роденька! -- исторгался голос Ерофея, и младший понимал:
держись, держись меня, мы живы, еще живы.
На них наплыл тонущий понтон, из которого, утробно булькая, выходил
воздух, кренилась пушчонка, скатываясь к закруглению борта, ладилась упасть
в воду и отчего-то не падала. За свертывающийся, шипящий, буркотящий понтон
и даже за пушечку уцепившись, копошились люди. И когда понтон, став на ребро
и сронив, будто серьгу с уха, в воду пушку, все же опрокинулся и накрыл уже
сморщенной, пустой резиной людское месиво, Ерофей и Родион обрадовались: не
обзарились, не ухватились за эту гиблую плавучую тушу. Их настигли, хватали
из-под низу, из воды. "Заныривай!" -- тонко вопил Ерофей и тянул за собой
Родиона. Выбились наверх, устало погреблись, слыша отдаленное хрипение,
бульканье, вопли -- на их скудном плотике боролись за жизнь и погибали
обреченные люди.
Но их Бог был сегодня с ними -- не зря они звали Его, то оба разом, то
попеременке. И услышал Он их, услышал, Милостивец, послал им какой-то
длинный, пулями избитый, ощепинами ощетинившийся столб. Пловцы, не
потерявшие голову, умеющие держаться на воде, облепили тот столб и молча,
боясь привлечь внимание тонущих, греблись руками. Где-то, в конце уж, у
сахарно белеющих в воде фарфоровых станков осторожно прилепились к столбу
Ерофей
