боеприпасы, собирать раненых и убитых.
Шестаков спустил лодку ниже устья Черевинки, приткнул ее за мыском,
обросшим заострившейся от инея осокой, по кромке уже сопревшей и полегшей. С
берега лодку не видно, а с воздуха, если самолеты заметят, -- расщепают.
"Ну да сослужило корыто боевую службу, и на том спасибо!"
Не знал, не ведал в ту минуту Шестаков, чего и сколько доведется ему
изведать из-за гнилого этого челна. Пока же он с облегчением вернулся под
яр, где, всхрапывая, работали лопатками несколько бойцов. Бойцы все
появлялись и появлялись из огня-полымя, будто нюхом чуя своих и что есть в
этом месте командир. Без командира на войне, как в глухой тайге без
проводника, -- одиноко, заблудно. Еще больше удивился Лешка, обнаружив, что,
глубже вкапываясь в яр, солдаты делают норки наподобие стрижиных.
"Ну, война! Ну, война! -- ахнул Лешка. -- Ведь никто не учил, не школил
-- сами смекнули, какой тут профиль щелей требуется".
Он и себе принялся долбить норку, позаимствовав лопату у тяжело
сопевшего, пожилого бойца. Как оказалось из разговора, который вели они
приглушенным шепотом, Финифатьев родом с Вологодчины, из села Кобылино,
колхоз он, как парторг, поспособствовал назвать имени "Клары Цеткиной".
Переправлялся он с отделением боепитания на смоляном, полукилевом баркасе,
заранее построенном под руководством самого же Финифатьева -- потомственного
рыбака с Бела озера, да и то с северного его краю, где ни огурцов, ни
помидоров не росло, даже картошки с редькой не каждый год удавались из-за
излишней сырости и ранних холодов. И мудрый Финифатьев чуть было не привел
баркас, полный боеприпасов, к цели, потому что не спешил с ним. Дождавшись,
когда полки затеют заварушку на берегу, устремятся в овраги, в схватке
сойдутся вплотную с противником, он и прошмыгнет с судном из-за охвостья
острова.
Кто же знал, что эти гады зажгут остров, что опечков песчаных в протоке
-- что лягух на вологодском болоте. Посадил баркас Финифатьев и был
вскорости с судном обнаружен. Уж и задали им жизни. Уж и потешились фрицы!
Однако люди с баркаса убегали из-под огня в полной боевой готовности, с
личным оружием, с лопатами и еще даже прихватили с собой пулемет, ящик
патронов да ящик гранат.
Хоть и говорил Финифатьев, стараясь это делать как можно тише, майор
все же услышал его круглый, сыпучий говорок.
-- Эй, солдат! Как тебя? -- позвал его майор.
-- Финифатьев я. Сержант. Вы кто будете?
-- Майор Зарубин. Александр Васильевич. Родом буду владимирский, сосед
ваш.
-- Сосе-ед?!
-- Как баркас доставлять будем? Без боеприпасов нам тут конец. Утро
скоро...
-- То-то и беда, что утро. Немец приутих. Утомился расстреливать русско
войско. Отдохнувши, примется добивать на суше...
Помолчали.
-- Бог даст туману, -- выпыхтел Финифатьев.
-- Коммунист, небось, а приперло -- и к Богу.
-- Да будь ты хоть раскоммунист, к кому жа человеку адресоваться над
самою-то бездной. Не к Мусенку жа...
"Проницательный народ -- эти вологодские", -- сморщился Зарубин и,
ворохнувшись, простонал.
-- Ранены? -- майор не ответил. Финифатьев пощупал его быстрыми
пальцами, озаботился: -- Э-э, да в мокре... Не дело, не дело это. Счас я,
счас. Как знал, шинельку сберег. Над головой ташшыл, и... баркаса не кинул.
-- Финифатьев завернул майора в свою шинель, мокрую набросил на себя --
пусть сохнет на теле -- больше негде сушиться одежде. -- А я -- мужик
горячий, хоть и северной. Шестерых робят вгорячах сотворил!.. Ишшо бы дюжину
слепил, да харч-то в колхозе какой. -- Финифатьев колоколил, но о деле не
забывал. -- Э-эй, робяты! Промыслите товаришшу майору сухой подстилки.
-- Сейчас бы нам полковника Бескапустина промыслить, -- тоскливо сказал
майор. И все притихли, первый раз за ночь оглядываясь вокруг и понимая, что
со слабым, сбродным прикрытием, как рассветет, им тут придет хана.
Догорала на острове растительность и земля, выхватывая отсветами
покинуто темнеющий баркас. Уже не слаженно, угрюмо и разрозненно била из-за
реки артиллерия, и, почти не отмечаемые слухом, рвались снаряды
