великих пятилеток в стране Советов заведено:
бросать на строительство, на прорывы и, чаще всего, на уборку тучного урожая
-- людей и технику из разных краев и областей страны. И что? Будет начальник
строительства, директор комбината или колхозишка "Заветы Ильича" жалеть
технику и людей, приехавших исчужа? Да он их в самое пекло, в самую неудобь
пошлет, дыры затыкать ими станет.
То же самое и с резервом главного командования -- только они поступят в
распоряжение армий, корпусов, дивизий, как начинают их мотать, таскать по
фронту, заслоняться ими, латать ими фронтовые прорехи. Кормежка же им,
награды и поощрения, все, вплоть до мыла в бане, -- после своих родимых
частей. Ту же девятку взять с ее гаубицами образца девятьсот второго --
восьмого -- тридцатых годов. Девятьсот второй год -- дата рождения, восьмой
и тридцатый годы -- даты модернизации орудия, так вот эти гаубицы,
переставленные на современный ход и сделавшиеся более маневренными, загоняли
по фронту, беспрестанно держали на прямой наводке, хотя ставить орудия, у
которых для первого выстрела ствол по люльке накатывался вручную и снаряд до
сих пор досылался в казенник стародавним банником, -- можно было только по
недоразумению и по нежеланию дорожить чужим добром. Но в предстоящих боях, в
этом холмисто- овражистом месте девятка со своими короткоствольными лайбами
была самой нужной и полезной артиллерией. На переправу назначался взвод
управления одного из дивизионов девятки, отделение разведки, связисты,
начальник штаба с планшетом со средствами вычисления.
Если будет где и что вычислять.
-- Всего не предусмотреть, товарищи, -- сказал в заключение командир
дивизии, -- тем паче при ночной операции. Собственная инициатива, своя
сообразиловка должны помогать и выручать. Выспаться ладом, отдохнуть -- чтоб
сообразиловка не истощилась. Командиров полков, батальонов и рот прошу
ненадолго остаться, остальные товарищи свободны.
После полудня началось короткое движение возле хутора и по дубнякам.
Опять натянуло большое начальство, и опять не замаскированное, а в кожаных
регланах, в хромовых сапогах, в нарядных картузах. Командующего фронтом и
армией среди них не было, но все равно чиновный люд выразительно сверкал
звездами на погонах, кокардами, волочил на брюках красные лампасы. Все это
воинство двинулось к заранее оборудованному в хуторском школьном саду
наблюдательному пункту. И тут же вверху зашустрили истребители, охраняя небо
от немецкой авиации.
Лешку понесло с берега на кухню именно в это время, и он нос к носу
столкнулся с начальством и обслугой, его сопровождающей. Отвалив с дороги,
он взял котелок в левую руку, правой лихо козырнул. Несколько рук
взметнулось к картузам. Неожиданно к Лешке подскочил старый его
перевоспитыватель и наставник с радушно расшеперенным ртом. Этот был в
плащ-палатке, юбкой по земле волочащейся.
-- А где ваши награды, товарищ боец? -- спросил он, показывая на четкие
следы, оставшиеся на выгоревшей и сопревшей на крыльцах гимнастерке.
"Пропил!" -- чуть было не ляпнул Лешка.
-- Боевые награды я сдал на хранение, товарищ военный неизвестного мне
звания, -- сделав угодливо-глупое лицо, ответствовал Лешка, будто и не
узнавал Мусенка, когда-то изловившего его с похищенными сухарями, -- потому
как плыть на ту сторону следует налегке.
-- Звание мое -- полковник. Я начальник политотдела дивизии, -- пояснил
маленький человечек, в крохотных, почти кукольных сапожках. Заметив, что его
спутники, замедлившие было шаг, двинулись дальше, Мусенок деловито
поинтересо- вался:
-- Как будете преодолевать водную преграду? Немец-то ведь не дремлет.
Он ждет. Страшно будет. Ох, страшно! -- у человека-карлика были крупные,
старые черты лица, лопушистые уши, нос в черноватых дырках свищей, широкий,
налимий рот с глубокими складками бабы-сплетницы в углах, голос с жестяным
звяком. Почему-то хотелось передразнить его.
-- Так точно, товарищ комиссар, страшно. Но как есть мы советские
бойцы, а вы -- наши руководители, выходит, наш совместный святой долг в
достижении цели: вы на этом берегу день и ночь
