со "шматьем". Доберется лихой человек до сундука, глянет в него, плюнет с досады и уйдет. Чего и ломился? Надеялся на поживу? Никаких ценностей в доме и в сундуке нету!
Вот какая хитрая бабушка! И кабы одна она такая хитрая. Все бабы себе на уме. Появится в доме какой подозрительный постоялец, либо "сам", то есть хозяин, допьется до того, что нательный крест пропить готов, тогда в тайном узелке, тайными лазами и ходами переправляется к соседям, ко всяким надежным людям - кусочек с войны хранившегося сукна; швейная машинка; серебро - две-три ложки и вилки, по наследству от кого-то доставшиеся, либо выменянные у ссыльных на хлеб и молоко; "золото" - нательный крестик с католической ниткой в три цвета, должно быть, с этапов, от поляков еще, какими-то путями в наше село угодивший; заколка дворянского, может, и "питинбурского" происхождения; крышка от пудреницы иль табакерки; тусклая медная пуговица, которую кто-то подсуропил вместо золотой, за золотую и сходящая; сапоги хромовые и ботинки, приобретенные на "рыбе", значит, ездил когда-то хозяин на северные путины, на дикую "деньгу", накупил добра, оно и хранится до праздников и до свадеб детей, до "выхода на люди", да вот наступила лихая минута - спасайся кто может, и спасай что можешь.
Сам добытчик с побелелыми от самогона глазами и одичалым лицом во мхе, бегает по двору с топором, норовя изрубить все в щепки, за дробовик хватается - стало быть, не запамятуй, баба, и патронташ унести, захоронить в надежное место охотничий припас...
В "надежные руки", частенько в бабушкины, волоклось "добро", и не только из дома дяди Левонтия находили здесь приют женщины. Топтались в отдалении, шептались по углам: "Дак смотри, кума, на горе нашем не наживись..." - "Да што ты, што ты? У меня перебывало... Место не пролежит..." - "Куда деваться, не к Болтухиным же, не к Вершкову нести?"
Весь вечер, когда и ночь, взад-вперед, взад-вперед шастают с чужого подворья парнишки. Пригорюнившаяся мать с подбитым глазом, рассеченной губой, прикрыв малых детей шалью, жмет их к своему телу в чужом доме, на чужих людях, вестей положительных ждет.
Парнишка явится из разведки - голова вниз: "Не уснул ишшо. Скамейки крушит. Осердился, што патронов нет, бердану об печку ломат..." - "И когда он подавится? Когда шары свои бесстыжие зальет? Зима на носу, дров ни полена, сено не вывезено, берданку порешит, в тайгу с чем белковать пойдет? Берданка что по зверю, что по птице. Семьдесят семь рублев за нее, и вот... Сколько мне мама говорила, не лезь в юшковскую, меченную каторгой, родову, не лезь, намаешься. Дак рази мы родительское слово слушаем? Брови у его соколиные, чуб огневой, голос - за рекой слыхать. Вот и запели, завеселились... - И вдруг с ходу, круто на "разведчика": - В папашу, весь в папашу своего золотого растешь! Чуть что - "тятьку не тронь!". Вот и не тронь! Вот по чужим углам и шляемся, добрым людям спать не даем. О-хо-хо-хо-нюш-ки, да детоньки вы мои несчастные, да при отце-то вы без отца растете. Тонул он пять раз - не утонул, горел он в лесном пожаре - не сгорел, блудил в тайге - не заблудился... Ни черти, ни лесной, ни вода, ни земля не принимают его. Покинул бы, дак лучше бы нам без него, злодея, было... Сиротами бы росли да зато на спокое, голодно, да не холодно..."
